Александр Вихров: Мой кураж художнический не проходит, он – не проходящий

19 декабря 2022 г.

После двадцати трёх лет отсутствия в родном Пскове, Александр Вихров вернулся совсем. Афины, Греция, где он прожил эти два десятка лет, так и не стали окончательно новой родиной.

В Греции работал художником-декоратором, художником-постановщиком, сотрудничал с известными театрами, занимался декорациями, дизайном костюмов, сотрудничал с кинематографистами на съёмках фильмов «Урания» (2006), «Эль Греко» (2007), «Мужчины Эмдена» (2012), «Корабль в Палестину» (2012), «Два лика января» (2013), «Маленькая Англия» (2013). И теперь у него есть много жизненного опыта «оттуда», многое может рассказать, немало мифов о жизни творческих людей «там» может развеять. Но самое главное, Александр с момента своего возвращения получил для работы настоящее «второе дыхание» (или, может быть, «третье»). Он всё время пропадает в своей деревенской мастерской. И такая жизнь сейчас его устраивает.

Тем, кто «на одной волне», разговаривать с ним легко – он откровенен, импульсивен, со своими суждениями и взглядами, никаких навязанных со стороны стереотипов, весомых мнений от «светил» из телевизора. От одного разговора с ним получаешь необыкновенное удовольствие. А если ещё вокруг видишь его работы – они вклиниваются в диалог. Вернее – его картины - полноценный участник разговора, и по-другому быть не может, ведь они это часть его, большая часть жизни. Картины, сюжеты, даже рамы, которыми обрамлены, о многом могут сказать. Многие его работы, созданные за минувшие греческие годы, так и осталась в Афинах. На первую персональную выставку, которая сейчас проходит в выставочном пространстве в Доме офицеров Пскова он собрал всё, что мог, даже попросил выставить картины, находящиеся в частных коллекциях.

Он, конечно, переживал, задумывался: как всё пройдёт? – ведь любая выставка для настоящего творца - это не просто представить свои работы на всеобщее обозрение – это раскрытие себя. Открытие своего внутреннего состояния не только тем, кто интересуется твоим творчеством, но и простым прохожим, которые случайно увидят созданное тобой. Это, словно, собственную душу, ничем неприкрытую, в лёгком одеянии отправить погулять на улицы портового мегаполиса. А там и толкнуть, и плюнуть, и растоптать, и убить душу могут легко. Уже сейчас можно сказать, что выставка Александра Вихрова оказалось одной из самых ожидаемых и посещаемых в Пскове. И в обычный будний день, и в выходной – люди спрашивают на входе «Как пройти на выставку Вихрова?». А в зале замирают перед полотнами, фотографируют, идут к другому «окну» влекущему во внутренний мир этого удивительного «беглеца» из Греции, где, казалось бы, «всё есть», как выразился в одной из пьес незабвенный Антон Павлович Чехов.

Псков же может только радоваться, что Александр вернулся. Теперь в городе вновь живёт художник, способный и мир перевернуть, и поставить его на место, и в тех, кто всматривается в даль незнакомую, вселить уверенность в свои возможности.

То, для чего мы сюда явились, надо реализовать

Одной из первых на выставке Вихрова публику встречает картина «Подсолнухи», которая один в один напоминает знаменитую работу Ван Гога. Это здесь одна из самых старых его работ – 1991 года.

Когда первая волна впечатления спадает, возникает вопрос:

- Это правда реплика на Ван Гога или в этих подсолнухах есть что-то свое?

- Ну, разумеется, это Ван Гог – чистый… только мой. Какие сомнения? Это мой Ван Гог, там всё повторяет обложку книги, которую я когда-то купил на рынке.

- Да, хорошо видна вангоговская композиция, но есть отличия - цвет, например. Это же здесь не одна картина из старых?

- Да, «Подсолнухи» здесь самые старые – между ними и тремя другими относительно старыми работами на этой выставке лет восемь-десять разницы.

- А что влияет на вас при выборе картин для выставки?

- В данном случае - это то, что у меня есть. Выбора никакого не было. Вопрос стоял в экспозиции - как это разместить. Здесь около 70 работ представлено. Я ограничен в выборе, из дома выгреб всё. Много работ потеряно, много продано. У меня вообще паника была: думал, что в мастерской много работ и будет какой-то выбор, сунулся, а их нет…

- Они же не совсем потеряны, они же висят где-то?

- Конечно, даже те, что потеряны, висят у кого-то. Многие работы на Кипр уехали, в Швецию, в Москву, Сочи. Они потеряны для меня. Но где-то висят, да. Или не висят – лежат в ящиках.

- Можно сказать, что на выставке весь «боевой путь» отражен?

- Нет, далеко нет.

- У вас же очень разное творчество, помимо множества живописных работ, есть ещё другие виды. Выставить бы в Пскове ваши скульптуры, или то, что для киношников делали, для театров, хотя бы немножко показать. Жаль, что это всё там осталось.

- Нет ни времени, ни сил, ни места, чтобы всё показать. У крупных проектов должен быть спонсор, какой-то заказ на скульптуры. Живопись - это для себя делается, и хорошо, что она получается, и то, что находит спрос - тоже хорошо. В принципе ради творчества и живу. Да, я, конечно, мог бы и другими работами заниматься… Почему, например, я не устраиваюсь асфальт укладывать и тому подобное? Потому что если буду укладывать асфальт, мне уже будет не до рисования. А я хочу именно этого. К тому же впереди не так много времени отпущено, и работать остатки жизни за подачку «от дяди» и «для дяди» уже не готов. Я работал на «Запорожстали», и в Днепропетровском порту, в Афинах на покраске домов, на штукатурке стен, на ремонте всяких школ и так далее – знаю, что это такое. Но сейчас я хочу заниматься живописью.

- Была и скульптура, и работа в театре, но живопись все равно остается главной?

- Разумеется. Без всякого пафоса говорю. То, для чего мы сюда явились, надо реализовать. Делать это надо не для того, чтобы в этот мир больше никогда не являться, как уверены индусы, а, по крайней мере, ради знакомства с этим миром, с тем, что нас окружает. Я поэтому говорю, если вы видите приличного художника, будьте уверены: он здесь не в первый раз.

- Когда смотришь на ваши картины, бросается в глаза, что не только само изображение важно, но и рамы – они очень необычные…

- Я же старый декоратор - люблю красивые вещи. Люблю рамки старые, плоские, деревенские, кондовые, винтажные, на помойке найденные изделия. Была давняя выставка, или две, тогда я просто наколотил рамок из багета, покрасил, а потом, когда они рассохлись, я их выкинул.

- Задача у рам эпатировать или сделать картину лучше, подчеркнуть что-то, добавить акцент, представить красивым?

- Для меня красота - это не салонная рама с виноградом. Бывают простые и сложные рамы. Я люблю свои изделия, люблю сложные вещи, старые. Если говорить конкретнее, это отсыл к декорациям, к театральным, киношным. В кино у художника-декоратора основная работа - состарить (во всех смыслах), сделать, создать конструкции. В рекламе это тоже одна из основных работ для декоратора. А в театре это может быть последним моментом отделки.

- Задачи влиять на саму картину у рамы нет? Мне просто кажется, если бы не было некоторых рам, то картины совершенно по-другому смотрелись бы.

- Как говорил один мой хороший товарищ, примеряя картинку в раму: «Не верьте картинам в рамах». У меня был шок, когда я впервые побывал в художественной мастерской. Я увидел на стенах голые картины. Не в рамах, а фанерки, бумажки, кнопочками приколотые. Я был в шоке. Впечатление не для слабонервных. Ощущения помню до сих пор. Работа в раме и работа без рамы - разные вещи. Собирая эту выставку, думал, что одна из картин так и останется на стене в прихожей, и, вдруг, я примерил её к рамке и просто ахнул. Рама - бывает на самом деле половиной работы. Рама может работу убить, рама может работу поддержать.

- Издали заметно, что в ваших работах все совсем не так просто…

- Когда из деревни, из мастерской привез рамы в город, думал, еще успею перекрасить их. Но на удивление, и без того, с пятой попытки перемен рам местами - все встало. Даже те рамы, которые я считал запоротыми, никчемными, в которых я был уверен, что надо перекрашивать. Когда в зале повесили, оказалось, что всё так и надо. Они смотрятся на новенькой оштукатуренной стене в цивильном городском помещении - это пример того, как работа должна «звучать» в интерьере. А просто в деревне на такие рамы вообще смотреть невозможно, потому что там всё такое: стены такие же, потолки ободранные, пол краской заляпанный. Моя мастерская в деревне - снаружи это просто избушка, стены из брёвен, я внутри ободрал всю старую обшивку и просто всё замазал глиной.

Железобетонный отбор

- Если не секрет, технология работы над картинами у вас имеет какие-то особенности?

- Могу написать большими буквами: я крашу, как правило, живьём. Да, в сложных работах, я делал «почеркушки», порой долго, много, но я этим скорее выясняю то, чего мне не надо, а не то, что мне надо. Я смотрю, соответствует всё теме, которую я задал, или нет. И как говорил Сальвадор Дали: «Откуда я знаю, как будет называться работа, я ещё не закончил». Примерно так…

- То есть, всё, что представлено здесь, на выставке, это всё живое?

- Этюды однозначно все живые. Иногда делаю «почеркухи», для памяти фотографирую объекты, но не работаю с фотографией, никогда не срисовываю. Мое впечатление - вот моя фотография. Фотоснимок никогда не передает того, что мне надо. Мне, бывает, нужна фотография, чтобы запомнить изгиб ветки. А вот конструировать потом мне всё приходится самому. В этом смысле у меня всегда живые наброски. В рюкзаке всегда ношу пачку бумажек нарезанных, карандашик, ручку - и по ходу иногда чирик-чирик-чирик. То есть, сразу произвожу совершенно «железобетонный» отбор самого главного, самых выразительных вещей, которые меня поразили, и вот это, как правило, бывает намного полезнее фотографии. Но это не эскизы в смысле обычных эскизов… А изображения на холст я никогда не переношу. Даже когда стены крашу, ничего не переношу - я всё делаю живьем. Красил как-то стены 7,5 на 45 метров, это была четырёхэтажка хрущёвская семиподъездная - максимум, что я делал в этом случае - 1,5-метровые квадраты замерял длинной палкой - просто чтобы не путаться в момент определения композиции - что, где, как. Рисование, независимо от того, стенка это или станковый формат, это всегда работа с рисунком и композицией. Тяжело переношу, когда приходит человек и вальяжно говорит: «А мы художники - пишем». Какой бы материал в руке у тебя не был - карандаш, краска - это рисование от начала и до конца. С формой, с композицией, с колоритом - это рисование. Поэтому я автоматически использую слово «писать», но сути явления оно не определяет, как бы там словарь Даля не определял живопись - живописанием. Это рисование от начала и до конца.

- На ваших картинах следов карандаша не найдёшь?

- Запросто, если, конечно, его след я не «замылил» так, что там ничего не видно. Дело в том, что как бы небрежна ни казалась моя ткань, я к ней отношусь очень трепетно и серьёзно. Сама ткань, поверхность изображения очень важна. Чисто декоративно: как касается кисть, как я пальцем растираю, как я - либо небрежно, либо тщательно обвожу контур. Для меня это важно. В этюдах я карандашом не пользуюсь. Карандашом я пользуюсь для «почеркух». Если надо что-то точно обрисовать, я беру толстый карандаш, чтобы видно было, и на холсте отрисовываю. Но что бы ни отрисовал, всё равно потом приходится править. В первую очередь композиционно, потому что даже абрис, или одна ветка, или направление от связки хвороста – всё важно в композиции. Что оно такое, какую грань пространства, в какую сторону направлено, что будет тебе обозначать, где ты можешь войти, где выйти, куда можешь продвинуться по конкретному предмету, где можешь застопориться, рассмотреть и пойти дальше? Это все композиция, и это работа довольно тщательная. Если говорить о карандаше - это совершенно свободное изображение. Все написано жиденько, даже тряпкой где-то протер, прокрасил и оставил. Если говорить о предметах, я скорее крашу промежутки, которые у меня определяют общую форму объекта и композицию в целом, которая задаёт весь этот ритм. Поэтому мне не приходится, например, в небе делать деграде (растяжку, градацию, - ред.). Мне хватит повесить серенький задник, чтобы она прозвучала. Если надо будет, конечно, повожусь, плавные переходы сделаю, только зачем?

Эти вещи не реставрируются

- Сейчас в Пскове в моде муралы, что скажете? К вам, к другим псковским художникам не обращались для их создания?

- Простите меня, в этом городе, наверное, думают, что нет для этого мастеров. При этом местные могут быть неудобны, если с ними делать такие проекты, вдруг что-то может пойти не так... На это уходят большие деньги. А так - мастер приехал, нарисовал талантливую вещь, взял заработанное и уехал. Я больше всего удивляюсь другому. Мне, в общем-то, наплевать, кто это делал. Прекрасно сделано, я любуюсь, хожу. Да, написали, кто создал оригинал картины. Но кто исполнитель на этой конкретной стене - подписи мастера нет.

- Были разговоры, что есть жалобы на выбор сюжетов. Говорят, что люди спрашивают: почему вдруг на стене появился лик американского писателя Уитмена?

- Да, для понимания выбора сюжетов надо знать, что этот портрет Уитмена - гениальное изображение, сделанное художником Борисом Григорьевым, это из коллекции, псковского музея, где большая коллекция работ этого художника.

- А чем вообще эта страсть делать на фасадах домов муралы может обернуться в перспективе, как думаете?

- Ничем хорошим. Я обожаю красивые поверхности, люблю большие стены расписанные. Сам расписал десятки таких... В Москве, когда в первый раз увидел, рот открыл. Бегу мимо библиотеки Ленина, а когда к ней подбегаешь, фасад старого дома стоял, и на ней этажей в шесть Троица написана. Это было лет тридцать пять назад. Так классно была сделана, всё очень тщательно. Я встал тогда, у меня челюсть отвисла. Стоял долго. Был в шоке. Потом понял, что замерз и надо бежать дальше. Обожаю красивые стены, красивых людей, красивых мастеров, с кем бы они ни работали. Я сам с кем только не работал, было дело, даже бандитам делал - в 90-х годах других заказчиков у нас и не было. У меня тогда покупали и картины, и росписи делал, скульптуру, рекламу. Где только не «отмывали» тогда деньги. Это Щукин, Морозов были промышленниками и меценатами, поддерживали искусство. И эти муралы тоже позволяют кому-то заработать, и сделать великолепную работу… и вот, ходи и наслаждайся.

- А если все-таки соглашаться на муралы в городе, то, как они должны выглядеть? Какие сюжеты отбирали бы для этого?

- Так и должны выглядеть. Когда очень плохо рисуют, тогда видно, и хочется сказать: Ребята, сделайте это красиво. Сделайте как Дейнека, как Коржев, и мы скажем: «Отлично!». Мне сам сюжет без разницы, мне важно качество изображения.

- А то, как это вписывается в окружающую действительность? Это же должно среду преображать?

- Разумеется. Эти вещи сами диктуют среду. Они такие большие и объемные, что нарисовав перспективный утопический сюжет на огромной стене, создашь эту улицу, а не наоборот.

- А в цветовом плане считаете, что выбор для Пскова правильный?

- На улице Юбилейной лошадка есть, любуюсь на неё сколько она там висит. Простенько так, она выгорела уже, ее не видно. Так классно. И работа Бориса Григорьева ничем не хуже.

- Чем больше выгорит мурал, тем лучше?

- Это неизбежно. Краска как проверяется: на один день выстави на солнце замазанный кусочек, он у тебя выгорит так, как за год в мастерской.

- И что с этими муралами будет через пять лет?

- Что делают с декорациями в таких случаях - выкидывают.

- Закрасят и сделают что-то новое или сделают стенку снова серой?

- Придет новая власть, скажет, нам это хулиганство не надо. Это обычное дело, об этом даже спрашивать не надо. Вы знаете, что будет, я знаю, что будет…

- Обновлять их никто не будет? Брать краску и идти по тому же сюжету?

- Что значит обновлять? Эти росписи не реставрируются. Это можно делать только той же самой рукой. Это не копия, это даже не парафраз. Произведение конкретного мастера, который это сделал по сюжету конкретного художника, того же Бориса Григорьева, очень кропотливо перенесенное на стену. Ещё раз повторю: эти вещи не реставрируются.

- Получается, что это затраты временные?

- Разумеется. Где хотят сделать стену навсегда - оставляют голый кирпич, а где хотят временно - штукатурят, красят, расписывают, навесные потолки делают.

- Как в Афинах относятся к муралам?

- Очень положительно. Получай разрешение от муниципалитета, и крась. Если у тебя есть дом - внутри делай, что хочешь. Но, чтобы снаружи выкрасить, надо разрешение. Но там никто не требует предварительно показать эскиз или ещё что-то. Если это бар «Эскалибур», ну, и будет оформлено в этом стиле: старая-старая патина, либо какое-то изображение рыцарское. У меня ни разу эскиз не требовали. Я пару раз делал эскиз, но ему никогда не следовал, только если композиционно. В принципе никто никогда не требовал чистового эскиза. И я работал, как правило, живьем.

- На уличные граффити, видимо, там тоже никто не спрашивает разрешения?

- Да, во-первых, там много хулиганов. Во-вторых, много гениальных хулиганов. Там все доступные стены расписаны. И цитатами местных мудрецов, и элементами старой живописи, и своими брендовыми мемами, героями мультиков и так далее.

Греция в его картинах только его... И она всегда будет тревожить его воображение и сны

- Но в Греции мы восторгаемся Кикладскими островами, Санторином, например, там огромное количество белых стен, их же никто не собирается расписывать муралами?

- Нет, это просто запрещено. Если ты приедешь на Санторин и хоть что-нибудь там сделаешь, тебе руки оторвут. Это было на Крите, в Курнасе, недалеко от городка, в какой-то деревне в горах, не помню название, мы поставили декорацию - фанеру, пенопласт, плотники не закрепили ее хорошо, и ночью ветром декорацию унесло. Штука была довольно большая, метров пять, и она выбила камень в церкви XVI века, средних размеров булыжник. Так даже полиция приезжала и мэр местный. Но тогда обошлось, событие все-таки значимое - крупный проект, известный режиссер - «Уранию» снимали. Как-то нам это тогда сошло, простили. На самом деле, в связи с наплывом беженцев там много осквернений. В тех местах церквушки раскиданы по горам, по селам, никто их не охраняет и много всякого на стенах появляется. Если поймают - мало не покажется. Какие бы греки не были миролюбивые, все с оружием; например, на Крите поэтому даже полиции нет. В каждой машине оружие – и у пастухов, и у других жителей. Меня подруга катала на машине, чтобы показать места, куда не ступает нога туриста, а там полиция стоит. Она говорит: «Считай, что их нет, здесь в каждой машине оружие». Я к чему о полиции? Люди там сами уши поотрывают тем, кто занимается осквернением. А в центре Афин все испачкано.

Там художнику не проще, там ему труднее

- Почему из Афин уехали? Можно ли назвать это бегством?

- Все очень просто, это было именно бегство. То, что объявили Covid в мире, я узнал только в России, оказалось, что я на последнем самолете убрался оттуда. И тогда ещё не мог никак понять, почему в аэропорту никого не было, и в самолете двое - я и еще тетенька одна. Приезжаю в Россию, оказывается, Covid объявили. Мне пацаны в Афинах просто сказали: «Алекс, вот очередной кризис наступил, и работы до следующего нового года у нас нет. Мы распускаемся по своим делам. Хочешь – оставайся – рискуй». Но дело в том, что у меня никакой особой защиты там нет. Помереть не дали бы, приютили, но дело, что ли, слоняться по друзьям с котомкой? Если я не заработаю свои ежемесячные деньги, я просто окажусь на улице. А ведь мы же там обжились - имущество, картинки…

- Было опасение, боязнь, что вернувшись в Россию, вы не сможете здесь работать?

- Я знал, что здесь ничего нет. Это доля художника. И знал, куда еду. Я от этого когда-то уехал отсюда. Но здесь есть одно важное обстоятельство: тут я могу жить без денег, а там я без них жить не могу.

- А когда вы отсюда уезжали, какой был повод?

- Хотелось работать по-настоящему. Я тогда крупную сумму получил - и всё раздал, заплатил, никаких долгов. С собой у меня тогда немного осталось на первое время, чтобы начать в Греции. Все достойно получилось. Но сейчас я знал куда еду. Почти в никуда - домой, где кроме стен у меня ничего нет. Сам работать я здесь могу… если выживу.

- Там проще жить художникам?

- Там художнику не проще, там ему труднее. Мой кураж художнический не проходит, он – не проходящий, именно на нем я все эти годы там и выдержал. За серьезные вещи я смог взяться только лет через восемь-десять после приезда в Грецию. Я работал на производстве декораций. А крупными проектами занимался, когда уходил в отпуска. Я занимался всё время рекламой, кино, театром. А конкретно скульптурой - последние десять лет.

- Здесь, на родине, чувствуете перемены? Или так - есть надежда на перемены? В России сейчас много двадцатилетних, которые бредят карьерами художников...

- Я боюсь, мы последнее поколение прежних художников в отношении традиционного искусства. После нас идёт уже совершенно другая традиция. Если условно… Предыдущее поколение художников - не буду называть имена - наши художники, они в упор не видят даже нас, хотя, мы - художники совершенно традиционного склада. А сейчас уже приходит другое поколение - я их наблюдаю, вижу. В принципе, это к рисованию и живописи уже не имеет никакого отношения... Это так называемое современное искусство в разных модификациях. Они как рассуждают: вот это может «пойти», а это никому не интересно - если не в смысле бизнеса, то в виде хайпа. Это совершенно другая школа… И мои дети уже другого склада, а им под 40. Между нами всего 20 лет разницы, но они уже другие. Да, могут рисовать картинки, даже живопись, даже а-ля «жирную живопись», которую я так ненавижу. Но дальше этого не идет. Они могут хорошо рисовать, но рисование - это вовсе не значит хорошо рисовать. Хорошо может рисовать кассир в магазине напротив, хорошо рисуют греки, их дети и внуки, их дяди и тети. Это не есть искусство, и не рисование. Для того чтобы это как-то было оправдано на сакральном уровне, художничество должно быть - без всякого пафоса говорю - жизнью. В самом простом проявлении: привычкой, способом дышать, двигаться, делать зарядку, спать, просыпаться, пить кофе, ходить в туалет, умываться и гулять. Своего рода традицией.

- То есть они просто-напросто не могут и не готовы представить, как можно так жить, посвящая всего себя этому?

- Если я на досуге собираю стимпанковский паровозик (Направление в научной фантастике и искусстве, использующее технологию паровой энергии конца XIX века, - ред.), и он даже будет работать и привозить мне кофе из кухни в спальню, это все равно не выльется в большой проект, потому что это просто хайповая игрушка, чтобы удивить девушку, которая просыпается утром с тобой в одной койке. Все, больше ни для чего это не предназначено. Это называется хобби.

- Если пригласят работать в псковский театр, пойдёте?

- Я псковский театр приподнял двадцать пять лет назад, и после моего отъезда мало что изменилось. Разумеется, пойду. Я обожаю театр. Он для меня начинается сценографией. Мне неинтересно, что в драмтеатре люди кричат или говорят на сцене. Почему они это делают. Но мне интересно, что люди поют и танцуют на сцене в оперном театре или оперы и балета. Но и там, и там театр для меня начинается со сценографии. Я не постановщик, я исполнитель. Мне удавалось, кроме работы в юности в театре Днепропетровска, делать то, что я хочу показать. Сюжет сюжетом, способ способом, но порой требуется полная имитация замысла постановщика, вплоть до имитации фактуры живописи на полстены…

- А если, к примеру, ситуация в Афинах или где-нибудь в Париже поменяется, и опять все станут друзьями, и скажут тебе: «Саша, приезжай», поедете?

- Если мне скажут - приезжай, я, безусловно, поеду.

- А если самому искать себе применение?

- У меня все есть, зачем мне куда-то ехать. У меня все в руках, что хочу, то делаю. Если стану опять умирать с голода, ну, продам квартиру… Мне деваться некуда, у меня мало времени остаётся. Десять лет назад я смотрел на все иначе, тогда многое ещё было впереди. А сегодня впереди у меня осталось только то, что я успею сделать.

Псков непременная тема мастера... Город на полотнах знакомый, но неуловимо исчезающий...

- Чего не хватает в Пскове?

- У меня всего достаточно. Но, вот, денег не хватает (Улыбается). Могу работать, двигаться - у меня нормальное здоровье, много сил. Я могу делать все, что хочу, и изо всех сил это делаю. Мне больше ничего не надо.

- А друзей хватает?

- Друзей почти нет.

- А чего, по-вашему, не хватает Пскову в творческом плане?

- Простоты, естественности в отношении к жизни, если говорить о художнической среде. Нельзя стоять всю жизнь в позе памятника, надо еще что-то делать, руку опускать и там мусор подметать, краску размешать, холстик натянуть.

- Как вы воспринимаете зависть и конкуренцию?

- Я не завидую, не конкурирую, и конкурентов нигде не вижу. «Акулы», которые из Питера, из других мест приезжают, мне параллельны, я и сам с таким же успехом могу в Питер поехать, и там что-то сотворить. А зависть людей портит. Как в Москве людей «квартирный вопрос испортил», так вот и в творчестве зависть всё уничтожает.

В разговорах с теми, кто уже видел выставку Александра Вихрова, подтвердилась одна закономерность, о которой мы говорили «те, кто видят его живопись – очень быстро попадают под её влияние». Нам подтвердили, что это действительно так - есть среди публики уже те, кто приходят в выставочный зал не по одному разу. И в связи с этим хорошая новость – персональная выставка Александра Вихрова в выставочном пространстве Дома Офицеров будет работать до 15 января. Так отреагировало руководство учреждения культуры на большой интерес публики к работам художника. Посетить выставочный зал можно в часы работы Дома офицеров, в том числе во время новогодних каникул. Может, потом вовсе не захотите с вихровской живописью расставаться...

В качестве иллюстраций к интервью мы взяли лишь немногие работы мастера, чтобы утолить интерес его многочисленных поклонников и друзей в разных концах мира, которые не смогут увидеть эти работы на выставке. Пусть жалеют, пусть завидуют псковичам, и жителям других российских городов, которые могут приехать в Псков и встретиться с работами Александра Вихрова в живую.