Как жить в мире после войны. Генрих Бёлль о немецкой нации

Генрих Бёлль - немецкий писатель, был принят и признан в социалистических странах раньше, чем были установлены дипломатические отношения между ними и ФРГ. В Москве и Нью-Йорке, Варшаве и Тель-Авиве, Париже и Риме Бёлля воспринимали как посла - хоть и неофициального. Он олицетворял совесть новой, лучшей Германии. Его книги переведены на 48 языков. Вершиной его популярности и признания было избрание в 1971 году президентом ПЭН-клуба, международной правозащитной неправительственной организации. Год спустя ему присудили Нобелевскую премию по литературе.

Солдат вермахта

В годы войны Генрих Бёлль хоть и не по своей воле, но был солдатом вермахта. Его призвали за несколько недель до начала войны. Сначала он служил в запасном полку, потом был отправлен в тыловой гарнизон в оккупированной Польше. Там заболел и много месяцев провёл в Германии в госпиталях и командах для выздоравливающих. Бёлль не участвовал в боях на Западном фронте и во вторжении в Советский Союз. Полтора года он провёл на Атлантическом побережье, ожидая высадки англо-американских войск. Во время боёв за Сталинград был во Франции. Летом 1943 года Бёлль был отправлен на восток, к Чёрному морю - тогда он впервые поехал на фронт. По дороге французские партизаны взорвали воинский эшелон. Бёлль был ранен, но легко, он поехал дальше, до Украины, и позже из Одессы был переброшен в отрезанный с суши Крым. Потом его часть отступала с боями, он снова был ранен и не попал в госпиталь. Вернулся на фронт, осенью 1944 года под Яссами снова получил ранение, на этот раз тяжёлое, подхватил малярию и несколько месяцев провёл в тыловых лазаретах. Потом, в 1945 году он сделал поддельные документы и с их помощью переводился из части в часть, скрывался то у жены, то в доме родителей. Только в апреле 1945-го он возвращается в вермахт, чтобы при первой возможности сдаться в плен. И у него это получилось. Несколько месяцев он провёл американском и английском плену, а осенью вернулся домой, в Кёльн, устроился на службу в статистическом бюро и восстановился в университете.

Писал он и до войны и, вернувшись, свои литературные занятия возобновил. Старая, ещё отцу принадлежавшая печатная машинка каким-то образом пережила шесть военных лет, и Бёлль снова мог на ней работать. Он жил впечатлениями недавнего прошлого и писать мог только о современных событиях, участником которых был сам. Он объяснял нацизм, войну и события первых послевоенных лет «великим кризисом» капиталистического мира. Его главным разочарованием после окончания войны стало осознание, что страна возвращается к прежнему образу жизни, «основанному на стяжательстве и семейном эгоизме». Когда он только узнал о капитуляции Германии, ему казалось, что его ждёт каторга - 20 или 30 лет. Потом, когда эта угроза оказалась мнимой, Бёлль стал думать, что в поражении Германии есть возможность спасения для его народа, но надо поставить под сомнение прежние идеалы и найти новые.

Его собственные надежды были связаны с социализмом, под которым он понимал единство идей христианских и социалистических. Поэтому в конце 1940-х он поддержал Христианско-демократический союз Аденауэра, проголосовав за эту партию на выборах, потом точно так же симпатизировал социал-демократам во главе с Вилли Брандтом, а в 1970-е - партии «зелёных» и студенческому движению. Для него их идеи несли надежду, что на земле для всех народов установится справедливый порядок.

Сочувствие социалистам Бёлль имел с юности. Его отец был рабочим по положению и католиком по вероисповеданию. Но при этом в семье с пониманием относились к коммунистам и их социальной программе. Да и не одни Бёлли были такими - в Кёльне на выборах 1932 года нацисты уступили коммунистам и католической партии. Семья будущего писателя разделяла взгляды большинства горожан. Сам Бёлль коммунистом не стал, но допускал, что мог бы. И ещё он хотел, чтобы коммунизму для осуществления его целей было дано столько же веков, сколько их имел капитализм.

Советские коллеги-литераторы и переводчики видели в Бёлле черты, свойственные русским: естественность, человечность, чувство справедливости, самокритичность, способность понимать человеческие слабости и прощать их, неприятие всякого рода казёнщины. В его книгах видели созвучие русской классической литературе - это отмечали даже его соотечественники, западногерманские критики. Со всей полнотой «русская тема» раскрыта в романе «Групповой портрет с дамой». Его основная тема - признание немецкой вины и мысль о возможности русско-немецкого сближения.

Все мы люди

«Время и суть всех текстов Бёлля исчерпывающе определяются тегом #послевойны, война была у него за спиной и там, за спиной, навсегда и осталась. Отказ от расчеловечивания, способность видеть в самой невыносимой и опасной фигуре живое существо одного с тобою рода и корня - большая часть его писательского успеха. Для капитулировавшей и разрушенной Германии важен был голос, говоривший, что и мир вокруг населён людьми, и сама она - не логово нелюдей», - пишет о Бёлле театральный критик, переводчик, драматург Ольга Федянина.

Его большой роман «Групповой портрет с дамой» рассказывает о судьбе нескольких поколений. Действие начинается ещё задолго до войны и заканчивается годы спустя после неё, в период становления так называемой Боннской республики. В 1949 году город Бонн вблизи Кёльна с населением около 100 тысяч человек был провозглашён столицей Западной Германии, центром нового государства.

«Родное, провинциальное, изученное до мелочей, до молекул гнездо, состоящее из переулков и палисадников, становится центром послевоенной страны. Какая здесь могла вырасти политическая альтернатива скончавшемуся фашистскому государству? И каким образом? Превращение жителей буржуазного предместья в борзых карьеристов, в мелких правительственных чиновников либо в их обслугу - с сопутствующим вытаскиванием в большую политику семейных отношений, склок, тайн и частных интересов? Расползание липкого кумовства, превращающегося на глазах в государственное дело? Возведение забора из молчания и ханжества между прошлым и настоящим?», - пишет Ольга Федянина.

Люди заново учились жить - или выживать. Мир стал новым, а из прошлого остались неразрешённые вопросы. Генрих Бёлль рассказывает много разных историй. Он работает как публицист, независимый наблюдатель, пожалуй, даже летописец. Только его внимание привлекают не столько масштабные события, сколько личные судьбы людей, которым предстояло создавать послевоенную историю. 

Портрет нации

Акцент в романе сделан на историях людей, юность которых пришлась на военные годы. О них писатель, сам служивший, говорит подробно, разбирает особенности их психологии. То, что в книге - результат личных наблюдений. Истории рассказаны от лица повествователя, а он ссылается на очевидцев и свидетелей описываемых событий.  

Груйтены

Отец семейства Груйтенов был дельцом, в предвоенное и военное время он строил для армии и Гитлера бункеры, военные базы, штабы. Сын этого человека Генрих добровольцем ушёл на войну, чтобы там погибнуть - и сделал это осознанно. Они вдвоём с другом Эрхардом - а оба были молоды, умны, хорошо образованны - попали на фронт, потом дезертировали, попали к датчанам и за попытку продать тем пушку были расстреляны. Когда этот юноша, Генрих, пошёл воевать за Германию, он взял на себя слишком много. Ему казалось, что «раз всё вокруг дерьмо, и он тоже хочет стать дерьмом». Это был своего рода самосуд - но, увы, им дело не обошлось. За дезертирство обоих приговорили к расстрелу, и когда они это поняли, были удивлены и напуганы. В поступках этих двоих, пишет Бёлль, было «слишком много интеллигентщины». Реальность оказалась куда жёстче, чем они могли себе вообразить. Генрих с его идеализированным взглядом на мир мог бы стать поэтом или пастырем - задатки для этого были. А в условиях 1940-х годов лучшей участью для него было погибнуть на фронте, но он сам выбрал себе наказание.

Мать не уберегла его от гибели - да и не могла. Она была хорошей, умной женщиной, но ей было «не под силу тягаться с этой самой немецкой историей, и с политикой, и с военным бизнесом, и с ужасающей силой саморазрушения, которую сознательно разжигал в себе её мальчик».  

Ровесник Генриха, Вильгельм Хойзер, шёл на войну, не желая умирать, и боялся смерти. В нём было заложено много хорошего, он учился в монастырской школе, где пробыл до шестнадцати лет и собирался стать пастырем божьим. Но время было такое, что с личными желаниями не считались - его заставили идти на фронт во имя чуждых идеалов, и он погиб, едва началась война.

Бывшие коммунисты

Многие в Германии поддерживали коммунистов, но в 1914 году, власть перешла партии социал-демократов, а те поддержали кайзера и войну. Из-за политических разногласий внутри партии произошёл раскол, и немецким коммунистам во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург не хватило полной народной поддержки, чтобы подготовить вооружённое восстание по примеру большевиков в России. Для кого-то - как для фронтовика Грундча - эти события означали конец немецкой истории и разочарование во всём. Он вспоминал, как в свои 20 с небольшим, «по чистой злости, тоске и ненависти стал фельдфебелем. Он, не скрывает, что тиранил солдат как мог, что через его руки прошли тысячи новобранцев, множество батальонов, и он лично отправлял их на фронт. А его святыней всё это время оставался портрет расстрелянной Розы Люксембург - фотографию он носил в нагрудном кармане кителя и никогда с ней не расставался.

Состоял в коммунистической ячейке и Пельцер. Потом, как про него рассказывали, посмотрел один фашистский фильм и стал нацистом. Всех нормальных людей фильм отвращал, а Вальтера увлёк. «Драки и разбой он спутал с революционными выступлениями, всё на свете спутал и в двадцать девятом стал штурмовиком. Кем он только не был, даже сутенёром», - говорили про него знакомые. Он не скрывал, что старался из всего извлечь выгоду, даже из войны. Осознавать её и делать выводы он начал тоже годы спустя. Пельцер жалуется на непонимание со стороны детей: «Всю жизнь кладешь на то, чтобы дети у тебя были учёные, посылаешь их в университет; сын у меня – врач, дочь – археолог, сейчас она в Турции, а к чему все это приводит? Они, видите ли, презирают родителей и ихнее окружение… старый наци, нажился на войне, конформист». 

Советский человек

Судьба советского коммуниста Бориса Колтовского связала многих персонажей романа. Всё это были люди разного положения и происхождения. В Германию он приехал в начале 1941 года ещё как гражданское лицо, а полтора года спустя попал сюда как военнопленный. Борис был сыном рабочего, которого выдвинули на дипломатическую работу, и незадолго до начала войны он стал служащим советского торгпредства в Берлине. Тогда же Борис познакомился с одним влиятельным человеком, занимавшим крупный пост в военной промышленности - и это знакомство очень помогло ему, когда он попал в плен. В Германии его определили на лёгкую работу, в садовое хозяйство, которое во время войны делало венки для погибших немецких солдат. Руководивший хозяйством Пельцер как-то спросил у него, не смущают ли его, что ему приходится делать венки для нацистов. На это Борис ответил: открыто и прямо, как делал всегда - для него утешение своими глазами видеть, что и военнослужащие войск СА – тоже смертные люди. А что касается свастик и орлов, то он совершенно ясно отдаёт себе отчёт, в какую историческую ситуацию попал. К сожалению многих, к концу войны ситуация всё же обернулась против него - попытка выжить по поддельным документам (вынужденная мера) провалилась, Бориса забрали, и судьба его осталась неизвестной даже его покровителям.

Ему была близка культура, он хорошо знал язык, он даже ментально, по духу в чём-то был похож на немца, хотя всегда оставался собой. Он выступал против всего надуманного, противоестественного. Так, Борис не боялся говорить с нацистом о расовой теории, и открыто опровергать её: он убедил Пельцера, что подобные измышления - бред; «настоящие недочеловеки были те, кто это придумал». Его «русскость» вызывала уважение. Он находил сочувствие и даже любовь среди немцев, ему покровительствовал высокопоставленный чиновник - и не только из уважения к отцу, а и из-за сочувствия к его, Бориса, судьбе.

Из воспоминаний этого чиновника, следует, что именно он в марте сорок второго года настаивал на улучшении лагерных пайков, жаловался на то, что русские заключённые на заводах настолько слабели из-за скудных лагерных пайков, что уже не в силах правильно установить даже токарный резец. Присутствуя на совещании у генерала, ведавшего всеми военнопленными, он выразил протест против утверждённой рецептуры, так называемого хлеба пленных. Он убеждал руководство, что на работу в военной промышленности нужны здоровые люди. Его стараниями были введены так называемые «мучные дни», когда пленным давали болтушку из муки. «Поскольку вся эта бесчеловечная система голодных пайков должна была оставаться секретом для немецкой общественности, я намеренно разглашал кое-какие сведения и тем самым тайком передавал необходимую информацию в Швецию. Я хотел поставить в известность мировую общественность, подвергая себя серьёзной опасности». На суде в Нюрнберге он не смог ничего этого доказать, как и того факта, что помогал советскому военнопленному. Избежать наказания ему не удалось.

Женские судьбы

Женщины, о которых пишет Бёлль, тоже не были пассивными свидетелями событий 1940-х. Война также изменила их жизни. Центральное место в романе занимает судьба Лени. Она дочь промышленника Груйтена и сестра расстрелянного за дезертирство Генриха. Её первая любовь - Эрхард - погиб вместе с братом. Она вышла замуж за солдата СС, но быстро овдовела. В 1941 в Германии она встретилась с советским офицером Борисом Колтовским, полюбила его и не раз рисковала собой, чтобы защитить его, спасти от гибели. Она хотела вместе с ним переждать войну, пыталась выправить ему документы на чужое имя, но не уберегла. Наследство отца, которое получила после войны, она по неопытности потеряла, залезла в долги. К концу войны осталась одна, растила сына, жила тем, что сдавала меблированные комнаты. Соседи её осуждали - не могли забыть её связи с советским коммунистом. Лени было всё равно - её волновало только то, что было, и она жила воспоминаниями и интересами своего сына.

Ещё задолго до войны прошлое стало иметь значение - особенно происхождение. Так, евреям лучше было не привлекать внимания лучше - уезжать. Бёлль рассказал историю женщины, которая была известна под именем Лиана Хёльтхоне. Она давно жила в Германии, и тщательно скрывала своё прошлое. Её настоящее имя было Элла Маркс. Подлинная Лиана Хёльтхоне в 1924 году умерла в парижском публичном доме, вместо этого записали, что умерла Элла Маркс из Саарлуиса. Лиана Хёльтхоне в 1930-е была известна в Германии как архитектор-садовод, дела в её конторе шли прекрасно. Но для собственной безопасности она снова решила скрыться, объявила себя банкротом и выправила документы, подтверждающие немецкое происхождение её предков. «Всю волынку со сбором документов проделал один парижский адвокат, у которого, в свою очередь, был знакомый в посольстве», - вспоминала женщина. Всё делалось для того, чтобы не уезжать из Германии. И у неё получилось. Она пережила войну дома.

Когда в марте 1945-го пришли американцы, они «были не в силах разобраться в творившемся тогда хаосе. Такими воспоминаниями делится Лотта Хойзер, вдова фронтовика. Она рассказывает, как города заполнились уймой людей: это были немцы-дезертиры, сумевшие спрятаться, русские военнопленные, югославы, поляки, русские женщины-работницы, узники концлагерей, которым удалось бежать, даже несколько евреев, скрывавшихся всю войну. «Американцы понятия не имели, как установить, кто сотрудничал с нацистами, а кто нет и вообще, кто к какому лагерю принадлежит. На расстоянии они представляли себе всё гораздо проще – насчёт нацистов и антифашистов. В их детском воображении это рисовалось совсем не так, как происходило в жизни. А ведь им необходимо было навести порядок и разложить всё по полочкам», - говорит Лотта.

Война как будто закончилась, но последние несколько месяцев немцам было особенно тяжело пережить. Лотта вспоминала, как тогда они все боялись – и старые фашисты, и антифашисты, и совсем не понимали, как действовать и к какой стороне примкнуть. Спустя время стало понятно: пришло новое время - время рынка, денег и капитализма. Сыновья Лотты, Вернер и Курт быстро сумели устроиться в этом зарождающемся мире. Она со свойственной ей прямотой называла их гангстерами, как и своего свёкра - за то, что они умели извлекать выгоду из своего положения, даже за счёт своих соотечественников - той же Лени, с которой Лотта дружила всю жизнь. Сама Лотта после войны устроилась в какой-то профсоюз, рассудив, что хоть она не верит во все эти союзы, но «надо же человеку как-нибудь жить».  

В этом «как-нибудь», пожалуй, заключён образ жизни многих людей в то послевоенное время и в Германии, и в другой Европе. Решить однозначно этот вопрос - как жить - в переломную эпоху едва ли возможно. Тем более, людям, которые не забыли своего прошлого и мучились вопросами совести.

Кристина БОРИСОВА

«Прессапарте»/Pressaparte.ru

Иллюстрации: кадры из фильма «Групповой портрет с дамой» (1977), режиссёр - Александр Петрович

Вам также может быть интересно:

Британия под властью арабов, или Тирания в свободной стране

Кошмары многоквартирного дома: версия англичанина Джеймса Балларда

Как обсуждать с детьми неудобные вопросы, рассказал Оскар Бренифье